Три рыбьих позвонка
«Прощай комбат, зарядка, туалет,
И не пойдем мы больше строем на обед.
И мой дружище – замполит, бывай здоров,
И на гражданке вспоминай своих орлов.
Мы будем галстуки и бабочки носить,
Без увольнительной по городу ходить.
И нам не надо будет чистить ордена,
И нам не даст наряд товарищ старшина!»
Промозглым ноябрьским днем нас, призывников на воинскую службу, собрали на одном из перевалочных пунктов алма-атинского военкомата. И хотя отправка на поезде до места назначения воинской службы должна была произойти только назавтра, но нас за целые сутки собрали в призывном «отстойнике».
Как нам объяснил старший по званию офицер, делалось это для того, чтобы после обильного застолья, связанного с солдатскими проводами, призывники смогли отдохнуть и протрезветь. Поэтому, еды и питья, в течение всего этого времени, призывникам давать не полагалось. Все это время мы должны были находиться под военизированной охраной в закрытом помещении, в котором располагались двухъярусные деревянные нары, и имелся один общий сортир.
Помещение это было с низким потолком, и сигаретный дым плотной пеленой кружился над нашими головами. И всем некурящим, а я тоже оказался в их числе, было очень трудно дышать этим густым сигаретным смогом.
В основном, весь наш воинский призыв, состоял из выпускников высших учебных заведений, в которых отсутствовали военные кафедры, и все мы должны были пройти годичную воинскую службу, завершаемую офицерскими сборами.
Через сутки нас голодных и одурманенных от едкого сигаретного дыма, посадили на поезд и повезли на Восток. Дорога была дальней – более трех суток, но все это время нас так и не удосужились накормить. На четвертые сутки мы приехали на станцию Дивизионную, что располагалась рядом с городом Улан-Удэ, являющимся столицей Бурятской автономной Республики. Здесь мне и предстояло отслужить в медсанбате годичную воинскую службу.
Казармы медсанбата располагались в бывших дивизионных конюшнях и вмещали в себя около полусотни призывников и солдат медико-санитарного батальона. Основным нашим рационом питания была перловая каша, подаваемая три раза в день, с небольшим исключением того, что в обед к ней на первое подавался картофельный суп с макаронами, а на третье давали чай с сахаром или жидкий крахмальный кисель. Иногда в эту перловую кашу, именуемую среди солдат «кирзухой», нам добавляли небольшие кусочки мяса или рыбы. Но эти порции были столь крохотными, что однажды это надоумило меня пересчитать все рыбьи позвонки, входящие в мою солдатскую «пайку». В ломтике рыбы, который был толщиной менее одного сантиметра, их оказалось ровно три штуки. И тогда я дал себе слово, что когда-нибудь напишу о своей солдатской службе рассказ, который так и озаглавлю: «Три рыбьих позвонка».
Однажды среди ночного солдатского караула произошел очень курьезный случай. Не надо повторно напоминать о том, что солдаты постоянно ощущали чувство голода, и при любой, выпавший им, возможности, старались хоть что-то поесть. Именно, ведомые чувством голода, два солдата из ночного караула тайком пробрались в темное помещение солдатской кухни и нащупали в нем большой железный бочонок с остывающим киселем.
Как они поведали нам потом, в тот момент они испытали такое же восторженное чувство, как если бы в этом бочонке располагался бесценный клад! Не долго думая солдаты вооружились, лежащими рядом железными кружками и, зачерпнув в них еще теплый кисель, стали с жадностью, не отрываясь его пить. Но вдруг один из них, отстранив кружку от своего рта, спросил у другого, что в этом киселе на зубах похрустывает, неужели изюм?
Когда они все же осмелились зажечь свет, для того чтобы разгадать поставленную загадку, то к своему немалому удивлению увидели очень неприглядную картину. Прямо по теплой стенке железного бочка, с остывающим киселем, сплошным потоком поднималась нескончаемая вереница копошащихся коричневых тараканов! Попадая на поверхность подсохшей тонкой пленки киселя, они тут же принимались за пиршество, а подоспевшие тараканьи собратья, переползая через их спины, пытались отыскать еще оставшееся свободное пространство. Но из-за очень высокой своей численности, это им удавалось сделать с все большим трудом.
Неожиданно, вторгшиеся, в их безраздельное пиршество, солдаты, перемешали железными кружками всю эту копошащуюся живую массу, с содержимым железного бочка, и получился хрустящий на зубах тараканий коктейль, отдаленно напоминающий в темноте по своей консистенции, лопающийся на зубах разваренный изюм! Но его очень специфический вкус они, очевидно, сразу так и не разобрали.
Позже, находясь на офицерских сборах, я также увидел в буфете офицерской столовой копошащихся тараканов, на выставленном на витрине свежем пирожном. Когда я, по этому поводу, сделал замечание буфетчице, то она на него возразив мне сказала, что и сама тараканов этих очень брезгует и не хочет к ним даже прикасаться, и все оставила как есть!
Несмотря на то, что зима в Забайкалье наступила очень быстро, и стояли на дворе трескучие морозы, но нас по-прежнему в одних солдатских гимнастерках, водили строем по холоду на завтрак, обед и ужин. Как нам объяснил командир батальона, все это делалось для профилактики солдатских вшей. Вскоре все окна солдатской казармы покрылись толстым слоем мутного льда, и вода на полу помещения стала замерзать.
Зима в этих краях с 1973 по 1974 годы выдалась особенно суровой, и столбик термометра опускался ниже – 56 градуса Цельсия. В это время командование округа решило провести 5-суточные воинские учения для того, чтобы посмотреть, как в суровых условиях Забайкальской зимы будет чувствовать себя доблестная Советская Армия. На второй день, с начала учений, к нам в медсанбат привезли около десятка обмороженных солдат и воинские учения в спешном порядке закрыли.
Но вот вдруг как-то сразу на улице потеплело, поднялся небольшой ветерок и с неба посыпался снег. Я подошел к уличному термометру и увидел на нем – 43 градуса Цельсия! То есть температура на улице за короткий период времени сразу повысилась на целых 13 градусов! И именно поэтому, несмотря на такую столь низкую температуру, чувствовалось значительное потепление! Позже, после увольнения из армии, мне как офицеру запаса еще не раз пришлось выезжать на воинские учения, но уже в чине капитана медицинской службы, а не сержанта медсанбата, но никогда больше мне не приходилось видеть столь холодной зимы.
Казалось, что весна никогда уже больше не наступит, но в апреле месяце морозы ослабели, а в мае Забайкальские сопки покрылись очень красивыми кустами цветущего багульника. Именно в это время по радио зазвучала песня о Забайкалье:
«Где-то на сопках багульник цветет,
Сосны сливаются с небом.
Кажется, будто давно меня ждет
Край, где ни разу я не был!»
Служить мне пришлось в приемно-пропускном отделении медсанбата, которое выполняло функции скорой помощи. К нам поступали больные со всей воинской дивизии, а также из прилегающих пригородных гражданских поселков. Среди медицинского персонала, наряду с военными, служили по контракту и гражданские лица. В основном это были медицинские сестры. Одна из них, знакомясь со мной, сказала, что ее зовут: Хадма Бадма Дондоктовна Домсараева, а проще можете звать меня Таня. Но я попросил несколько раз повторить ее необычно длинное бурятское имя, данное девушке с таким маленьким ростом, для того, чтобы запомнить его.
Однажды в лютые зимние морозы Хадма Бадма Дондоктовна Домсараева решила, во время своего дежурства в приемном отделении медсанбата, позагорать под бактерицидной кварцевой лампой. Предварительно закрыв на задвижку операционную комнату, она, полностью раздевшись, расположилась на операционном столе, взяв в руки книгу. В это ночное время к нам привезли тяжелобольного солдата с острым аппендицитом. Но медсестра, находясь в закрытом хирургическом помещении, увлекшись чтением книги под кварцевой лампой, не слышала звонка от входной двери и продолжала загорать.
Следует отметить, что окна в операционном помещении, находящимся в одноэтажном здании, были закрашены светлой краской, но кое-где эта краска все же отслоилась и, в образовавшиеся щели, можно было разглядеть хирургический стол с обнаженной загорающей русалкой. Когда наш прапорщик, доставивший в медсанбат тяжелобольного солдата, увидел эту экзотичную картину, то он чуть не высадил стеклянные окна своим громким стуком.
Хадма Бадма Дондоктовна Домсараева неторопливо оделась и открыла входную дверь. Из-за того, что операционная комната была расстерилизована, , то перед началом сложной операции, ее решили заново тщательно простерилизовать с помощью кварцевой лампы. Но пока длилась вся эта процедура, у привезенного больного солдата в это время лопнул воспаленный аппендицит и его содержимое вылилось в брюшную полость. После этого несчастного случая тяжелобольного солдата удалось спасти с большим трудом. А наша любительница темного зимнего загара, отделалась лишь легким выговором.
И хотя служба в армии тянулась бесконечно долго, но вскоре, после завершения прохождения офицерских сборов, я демобилизовался на гражданку и отправился к себе домой. Находясь в купе плацкартного вагона, я вместе с другими демобилизованными военнослужащими пел под гитару бардовскую песню о своей любимой подруге:
«Ни кто тебя, ни любит так, как я,
Ни кто, ни приголубит так, как я,
Ни кто не поцелует так, как я,
Любимая, хорошая моя.
Где же ты моя любовь
Для кого твои глазки горят,
Для кого твое сердце стучит,
Душу радует взгляд?
Ну что же ты грустишь, что нынче осень,
Что золотые листья на земле,
Ну что же из того, что снова в восемь
Я не приду любимая к тебе?
Где же ты моя любовь
Для кого твои глазки горят,
Для кого твое сердце стучит,
Душу радует взгляд?
Опять стою в вагоне у окна,
Вокруг меня чужая сторона,
И вспоминаю я твои глаза,
Твои глаза, любимая моя.
Ну, где же ты моя любовь
Для кого твои глазки горят,
Для кого твое сердце стучит,
Душу радует взгляд?